Ромен Роллан о музыке и музыкантах

Отрывки из романа Ромена Роллана «Жан-Кристо́ф» (фр. Jean-Christophe), опубликованного в период между 1904 и 1912, за который его автор получил Нобелевскую премию по литературе за 1915 год.

Жизнь проходит. Тело и душа иссякают, как поток. В сердцевине ствола стареющего дерева отмечаются го¬да. Все в мире умирает и возрождается. Только ты, Музыка, не бренна, ты одна бессмертна. Ты — внутрен¬нее море. Ты глубока, как душа. Суровый лик жизни не отражается в твоих ясных зрачках. Словно гряда обла¬ков, проносится вдали от тебя вереница быстротечных знойных, ледяных, лихорадочных дней, гонимых трево¬гой. Только ты одна не бренна. Ты вне мира. У тебя свой собственный мир. У тебя свои законы, свое солн¬це, свои приливы и отливы. Ты владеешь безмолвием звезд, проводящих в ночных просторах светящиеся бо¬розды,— подобно серебряному плугу, управляемому уве¬ренной рукой невидимого пахаря.

Музыка, светлый друг! Как сладостен твой лунный свет для глаз, утомленных резким сиянием земного солн¬ца! Душа, которая отвернулась от водопоя, где люда, чтобы напиться, месят тину ногами, торопится припасть к твоей груди и пьет из свежего родника мечты. Музы¬ка, девственная мать, носящая все страсти в своем не¬порочном лоне, вмещающая добро и зло в озере своих глаз цвета камыша, цвета бледно-изумрудной струи, стекающей с ледников, ты превыше добра, ты превыше зла. Нашедший в тебе прибежище живет вне веков. Цепь его дней покажется ему одним днем, а всепожира¬ющая смерть сломает об него свои зубы.

Музыка, убаюкавшая мою исстрадавшуюся душу. Музыка, вернувшая мне ее сильной, спокойной и радост¬ной, моя любовь и мое сокровище,— я целую твои чи¬стые уста, я зарываюсь лицом в твои медовые волосы, я прижимаю горящие веки к мягким ладоням твоих рук. Мы молчим, глаза наши закрыты, но я вижу невырази¬мый свет твоих глаз, я пью улыбку твоих безмолвных уст и, прильнув к твоему сердцу, слушаю биение вечной жизни.

Кристоф (его прообраз  – Бетховен) вынужден был покинуть родину (Германию) по политическим причинам. Когда он жил на родине, ему пришлось пережить немало  горьких испытаний.  Часть своей ярости и возмущения он обрушивал и на немецкую музыку и немецких композиторов.  Позже  он оказался в изгнании и нашёл прибежище во Франции.

«….Чего только не наговорил он в своё время о Шуберте или о Бахе! А теперь чувствовал, как они ему близки. Теперь эти великие души, в которых он с таким нетерпением искал смешные и нелепые черты, склонялись над изгнанником, заброшенным на чужбину, и с ласковой улыбкой говорили ему:

    «Брат наш! Мы здесь. Мужайся!  И на нашу долю выпало больше бед, чем полагается человеку… Пустое! С этим можно  справиться…»
     
Он слышал бушевание безбрежной, как океан, души Иоганна-Себастьяна Баха: ревут ураганы и ветры, проносится вихрь жизни;  народы, опьянённые ликованием, болью, яростью, и над ними – кроткий  Князь Мира, Христос;  города, разбуженные криками ночной стражи, с радостными возгласами устремляются  навстречу божественному Жениху, чьи шаги сотрясают мир;

дивный кладезь мыслей, страстей, музыкальных форм, героической жизни, шекспировской мысли… пасторальных, эпических, апокалиптических видений, - и всё это заключено в приземистом, скромном тюрингенском органисте, с двойным подбородком, с блестящими глазками, с морщинистыми веками и высоко поднятыми бровями… Кристоф  так ясно его видел! Вот он – суровый, жизнерадостный, немного смешной, с головой, наполненной аллегориями и символами, готикой и рококо, вспыльчивый, упрямый, безмятежно ясный, страстно любящий жизнь и томящийся по смерти;

Кристоф видел его в школе – гениального педанта среди грязных, грубых, нищих, покрытых коростой учеников с хриплыми голосами, негодяев, с которыми он ругался, иногда даже дрался, как крючник, и которые однажды избили его.

Видел его в семье, окружённым кучей детей – их было двадцать один человек, из которых тринадцать умерли раньше отца, а один родился идиотом; остальные, хорошие музыканты, устраивали для него домашние концерты…. Болезни, похороны, ядовитые споры, нужда, непризнанный гений, и над всем этим – его музыка, его вера, избавление и свет, прозреваемая, предчувствуемая, желанная, завоёванная Радость – Бог, дыханье божье, обжигавшее его до костей, поднимавшее дыбом волосы, метавшее громы из его уст… О Сила! Сила! Благословенна гроза Силы!....

Кристоф жадно впивал в себя эту силу.»